Альфа Центавра [СИ] - Владимир Буров

— Кто сегодня будет следующим. — У них долго был тот же самый, и та же самая. Теперь же, увидев, что Несессер не взял башню, она только надеялась, что решил не обижать ее, и взять:

— Вместе! — Но на всякий случай решила подстеречь его в его же окопе — почти такой же яме, как у нее, только ближе к Башне Васьки. Махно и сам думал, что так нельзя, так нельзя! Ибо:

— Можно запутаться и самому, за кого я. — И тут Аги поймала его на прыжке в окоп. Ничего особенного она не сделала, просто перевернула этого коварного изменщика с ног на голову. Но даже после этого никто не будет прыгать в свою хату головой вниз. Даже не будет каждый раз засовывать свою голову в нее сначала, чтобы проверить:

— Авось кто-то уже здеся? — А уж тем более, нельзя ждать прыжка с переворотом: сальто:

— Голова, ноги, голова, — имеется в виду: вверху. Она начала его душить его же курткой, а Махно с удивлением думал только об одном:

— Он мог это предвидеть. — Нет, никто не поверит, а он думал прыгнуть в яму головой вниз, с последующим переворотом, естественно, опять на ноги. И она поняла, что Нес хочет что-то сказать перед смертью.

— Ладно, амиго, последнее слово не больше трех слов.

— А могу предвидеть, — вдохнул и выдохнул Несессер. Он мог бы добавить слово:

— Почти, — но было ясно сказано:

— Не разрешаю.

Глава 29

Она предвидеть не могла, а могла только, естественно, гадать.

Поэтому дала ему вместо удушающего в лоб, чтобы окочурился на некоторое время, и закрыла глаза. Пальцы пошли навстречу друг другу, и…

— И не встретились. Аги задумалась, потому что забыла, что это должно означать.

— Любит — не любит? — Нет, нет, нет! Все давно забыто, и не могу даже вспомнить ничего хорошего. Всегда только сено да солома, и никогда на пружинном матрасе. Это не жизнь, даже не Малина. Ибо… ибо, ибо с такой впалой грудью, только на каторге сидеть. Тогда значит загадаем:

— За нас он или против? — И опять ее пальцы не сошлись. Теперь лучше всего спросить прямо:

— Или ты опять идешь на башню, и грохнешь Ваську, или задушу окончательно и бесповоротно, что между прочим, не одно и тоже.

— Можно я на тебя сяду?

— Можно я не тебя сяду, — повторил слова Буди Пархоменко в несколько измененном виде.

— В этом нет смысла. Ты один не пойдешь против уже поднимающийся цепей Дэна, принявшего командование после смерти Лавра.

— Меня поддержит Василий с пулеметной вышки.

— Без снайпера он ничего не сможет сделать.

— А где она?

— А я знаю? — сказал Беда, и вдруг почувствовал в себе не очень-то свойственную ему уверенность. Почему? Во-первых, он ее всегда чувствовал перед атакой, а во-вторых, это обычно приводило к разгромным поражениям, ну вот, а в-третьих, ясно, что это был не Эсти, который остался в лесу вместе с Варой, а его приспешник:

— Их бин Распутин, который не считал нужным развенчивать мечты Беды о своей исключительности, как полководца особенно, если дать ему незначительную на первый взгляд подсказку.

Замечу, чтобы все не запутались, что Вара считал настоящим Распутины именно Эсти. Хотя неизвестно, мог ли он вообще Предвидеть Грядущее, или так только:

— Пёр, как баран на Новые Ворота, с тем только отличительным от обычного смыслом, что хотел оставить эти Новые Ворота себе.

— Хитро, — сказал Беда, — я не совсем понимаю, в чем тут дело.

— Да? — удивился Пархоменко, — я так совсем не понимаю, ибо считаю, ты должен сдаться, так как остался один. И вообще:

— Как ты затесался в ряды Белых?

— Так по рейтингу.

— Ты на кого ставил?

— Ставил на Царицын, кому охота в поле мерзнуть да жариться, но, как вы знаете, если присутствовали на том трагическом поединке, оказалось всё наоборот. Так бывает? Нет, конечно. Но вот есть. Тем не менее, как человек, имеющий такого честного коня, как Софист, не могу пойти на предательство. А так как…

— Что? — переспросил Пархоменко.

— А так как… — Пархоменко ударил противника по спине, но не сильно, а так только, чтобы было ясно:

— Ай хелп ю.

— А так как Иво Пророческий Голос, то уверен, что возьму этот броневик, и пойду уже в тепле, надеюсь даже с кондиционером:

— На Царицын! — так сильно рявкнул Буди, что Пархоменко ошарашенный отступил. Ему даже на некоторое — небольшое — время показалось, что и он стасован в ту колоду, которая должна наступать на Царицын, а не защищать его, как защищали Трою Троянцы, в том смысле, что проиграли только из-за богов, которые за своими играми не уследили за тем, что происходит на Земле.

Из башни броневика ничего не увидели, но Вара сам рассмотрел двух всадников без головы, как он и сообщил Нике Ович — теперь командиру этого танка.

— Чё ты городишь-то, олух царя небесного, — рявкнула Ника, — мы не на охоте у Вальтера Скотта.

— Я не понял, а что не так?

— Никаких Всадников Без Головы не бывает. Тем более, Вальтер Скотт его не дописал.

— Всё сделал Майн Рид?

— Ты читать, что ли, умеешь?

— Тока по-английски.

— Врешь?

— Да как сказать? Я понимаю даже инопланетян. А кто понимает Ино, тот…

— Помолчи, пожалуйста, и останови Тягомотину, я буду стрелять, а то, я смотрю, они хотят взять нас в клещи.

— Как вы говорите?

— Я грю:

— И спереди, и сзади одновременно.

— Я так еще не пробовал.

— Я тебя самого попробую после боя.

— Ты?

— Если ты будешь так разговаривать с водителем этой э-э Тягомотины, я поверну иё на город.

— Давай, тебе же будет хуже.

— Чем?

— Расстреляют ко всем чертям, как предателя.

— Почему это, если я добровольно, пошел добровольцем.

— Никаких добровольцев не бывает, ибо как сказал поэт — ты его, кстати читал?

— Да. Я помню Чудное Мгновенье — Передо Мной Явилась…

— Да что тебе может явиться, кроме лошади Пржевальского.

— Прожевальского? Это как Лавр, который погиб только что? Ученый.

— Остался еще один Иначе, но и его мы достанем, — сказала Ника.

— Нет серьезно, на нас идут два Кентавра.

Ника приложилась к окуляру, к одному, как в подводной лодке. На два, видимо, не хватило места, как сказал еще Эсти, осматривая броневик еще в крепости. Он просто сидел на деревянной веранде одного из многочисленны кабаков Царицына, и никто его не знал. Вот странно так бывает:

— Его друг Вара обосрался при всех, а его все равно почему-то взяли водителем Тягомотины, а его выбросили на улицу побираться, как совершенно никому не нужное вещество.

— Боятся, наверное, — сказал ему один новый друг за одним с ним столом, который и налил ему из своего графина красной барматухи типа:

— Сапе-рави.

— Что значит — Рави?

— Рави? Дак учитель, естественно.

— Я?

— Ты.

— Налей еще, и дай закусить чего-нибудь.

— Сациви будэшь?

— Естественно! Но где оно?

— Здесь, — парень вынул из-под стола большую глубокую тарелку.

— Глиняная?

— Что?

— Тарелка грю…

— А! Естественно. Иначе не вкусно будет.

Далее, кто это?

— Котовский?

— Да вы что, разве в этой пыли и куче дыма найдешь этого пьяницу и дебошира. А это был…

— Ты Юденич? — спросил Эсти, — как сказала одна дама:

— Уплетая Сациви. — Но!

— Но этого не может быть, потому что не может быть никогда. И знаете почему? Потому что Уплетать можно только один раз, а этот раз был еще во времена Рабыни Изауры, когда надсмотрщик заставлять есть говно маленьких негров, чтобы они не смеялись над ним. Точнее:

— Это был спор:

— Будет им что-нибудь за то, что они над ним смеются — это во-первых, и во-вторых, дети утверждали, и ему ничего не будет, если он заставит их есть говно, за эти насмешки. В результате никто ничего не угадал:

— Надсмотрщик все равно заставил их есть своё говно — это раз, а два:

— Ему тоже дали за это год с чем-то тюрьмы. — Не больше. Поэтому.

— Поэтому, чтобы не было как тогда, парень положил на тарелку, пустую тарелку, которая стояла перед Эсти, всего три кусочка:

— Бедро, точнее: от бедра, крыло, и от грудки.

— Почему так мало? — спросил Эсти.

— Если бы я дал больше, это было бы уже не Сациви, а Цыпленок Табака, сделанный из иво половины, как в ресторане Националь, — ответил парень.

— И да: я не Юденич.

— Дроздовский?

— Почему?

— Кто-то здесь должен быть шпионом Альфовцев. И более того.

— Мне нужен свой человек среди инопланетян. Каков будет ваш ответ? — добавил Эсти, и сожрал последнего Сацивёнка.

— Вы сам нэмэсный.

— Вас не понял — прошу повторить.

— Вы… как бы это по-мягше сказать — Беглый Каторжник.

— Неужели это так заметно?

— Ни Юденич, ни Дроздовский никогда не будут сражаться за Царицын.